Я — уличная танцовщица. Я исполняю цыганские танцы. Я, собственно, цыганка. Я хочу об этом поговорить.
Многие находят закономерным то, что я — уличная танцовщица: «она же цыганка». Цыгане — сильно удивляются. Уличный цыганский танец практически исчез в России, отмер вместе с кочевьем. Разве только в Черкесске, городе, где живёт мой отец, можно порой увидеть босоногую девчонку, бьющую в танце чёрными пятками прямо по асфальту. На неё смотрит мать, сидящая возле расстеленной рогожки: она продаёт крестьянам и огородникам тяпки и грабли, сделанные мужем.
На самом деле, «уличный» в танце означает не место, а манеру. «Уличный» танец — это импровизация, в отличие от бального или сценического. В элементах — проще, в исполнении зачастую сложнее: никто не даст тебе подготовиться, рассчитать пространство и шаги, продумать последовательность движений. Надо реагировать мгновенно: на музыку, на зрителей, на внезапно присоединившегося партнёра из рядов публики, на величину пространства. Большинство «уличных» танцоров никогда не выходили на улицу, разве что — на танцпол летнего кафе.
Я танцую и на улице тоже.
Танец для меня — как ходьба, дыхание, улыбка; для него всегда есть место в жизни, потому что для него всегда есть готовность в моём теле, суставах, мышцах.
Мы стоим с подругой между выходом из метро и железнодорожной платформой. Подруга ест лаваш и запивает его молоком. Я не ем, и потому мне скучно. Я не из тех, кто может просто стоять и смотреть на прохожих; внутри меня вечно сидит маленький чёртик и щекочет, призывая к движению. Я гляжу, как моя подруга ест, и начинаю пританцовывать на месте. Я щёлкаю пальцами и изворачиваю кисти рук, мелко дрожу то плечами, то бёдрами, делаю маленькие шаги, изгибаюсь назад и извиваюсь. Я в джинсах и свитере, а подруга — в блузке и пышной юбке, всё это в оборках. Наверное, прохожие думают: «зачем она дразнит цыганку?» Но подруга заканчивает есть и включает цыганскую мелодию на мобильном телефоне. Вот уже мы щёлкаем пальцами и крутим бёдрами вместе, друг напротив друга. Мы подскакиваем, притоптываем, взмахиваем волосами, она чёрными, а я светло-русыми, и прохожие сворачивают головы. Торговцы, на вид — кавказцы, смотрят, приоткрыв рты; один беззвучно подхлопывает в такт. Мы усиливаем темп, увеличиваем движения. Крещендо! Темп и темперамент танца становятся неистовыми, и вслед за тем мы синхронно его обрываем. Торговцы всё ещё глядят, задержав дыхание; потом шумно вздыхают. Один говорит нам:
— Как красиво танцуете!
Элена, моя подруга, шлёт ему быстрые, как укусы змеи, взгляд и улыбку. Кавказец вздыхает ещё раз.
Танцору мало танцевать; он должен быть актёром. Он должен улыбаться, посмеиваться, рыдать или желать. Мне не приходится играть. Как все цыганки, я очень впечатлительная, сама музыка настраивает меня мгновенно. Наверное, впечатлительность цыган, дающая искренность, и есть причина такого успеха цыганского танца в мире.
Обычно «настройка» нужна перед самым первым танцем. Танцорши щекочут друг друга и перешучиваются с музыкантами. Я просто вспоминаю про себя неприличный анекдот: лицо тогда не только весёлое, но и лукавое. Зрителям нравится видеть в тебе плутовку, которая за час до выступления «щипала» чужие карманы или предлагала погадать сентиментальным дамам среднего возраста. Даже если они подозревают, что это не так, то, что ты училась в институте и делаешь веб-журнал о цыганской культуре, никому не придёт в голову. Самая частая фраза, которую слышат цыгане, проговорившиеся о своём образовании или своей этничности:
— Какой же ты цыган?
Каждый из нас про себя проговаривает: «Тебя, гаджё, позабыли спросить», а вслух вежливое:
— Обычный.
Гаджё — это нецыган.
У них как? Или цыганка гадает и просит, сверкая золотыми зубами, а цыган, отбивая чечётку в красной шёлковой рубахе, с рукавами, как птичьи крылья, предлагает прохожим школьникам купить наркотики. Или же «вас, цыган, давно уже нет, как народа; вы слишком стали обыкновенные». Откуда он это знает? Да, мы не шлёпаем картами по школьным партам и не приходим на работу в огромных монисто. Но, когда мы возвращаемся домой, и за спиной закрывается дверь, мы говорим со своими родными и друзьями по-цыгански, мы отмечаем цыганские праздники почти точно так же, как отмечали их в чистом поле или в гостеприимной русской избе наши предки сотню лет назад. Мы выбираем женихов и невест нашим детям, просматривая видео домашних праздников, свадьб, цыганских дискотек, а они, как и прежде, знакомятся за нашей спиной — через цыганский чат, обменявшись телефонами через родственников-сверстников, на концертах и за праздничным столом. Мы закрываем ноги так же, как делали наши прабабушки, только теперь кусками ткани, сшитыми в другие фасоны; мы так же держимся один другого.
Я застреваю ночью в клубе, и дома меня ждёт кашляющая дочь. Друзей — никого. Я открываю телефон и звоню по первому же цыганскому номеру, зная, что этот человек любит «потусить» ночью. Я видела его пять или шесть раз, и я говорю в трубку:
— Чтоб ты был счастлив! Мне очень надо домой, и мне не на чем ехать. Я в таком-то клубе.
Он раздумывает, и, наконец, говорит:
— Сиди там, сейчас перезвоню.
Через десять минут он звонит и говорит, когда подойти к метро. Там встречает меня: он сегодня был без машины и попросил знакомого подвезти меня. И мы все едем в сторону моего дома, из Москвы. По пути они с поразительной синхронностью крестятся на церкви. Мы проезжаем огромный портрет Шандора, цыганского певца. На месте его смерти стоит крохотная часовенка. Цыгане иногда останавливаются возле неё и молятся.
Ребята довозят меня и уезжают обратно веселиться. Всё нормально, мы цыгане.
Назавтра, собирая новости для своего журнала, я наткнусь в RSS-ленте на несколько сообщений, стоящих подряд:
одно про то, как цыгане спасли замёрзшего подростка,
другое — о прошедших в России гастролях цыгана - танцора балета,
и ещё три или четыре, одно оригинальное, а другие копии — о том, что цыгане бездушные твари, не имеющие ни культуры, ни выдающихся личностей.
Я поморщусь и внесу в журнал первые два, а потом напишу очередную биографическую статью, о цыганском писателе, чьи книги в пятидесятых и шестидесятых были переведены на двадцать четыре языка. Этот «какой же он цыган» родился и жил в кочевой семье, научился писать в тюрьме и прошёл концлагерь.
Когда танцуешь в клубах, почему-то постоянно под ногами оказываются осколки. Неважно, на танцполе ты, у столиков или на сцене. Обязательно найдётся человек, разбивший стакан или бутылку там, где ты потом будешь танцевать. Смотреть под ноги мне не помогает — плохо вижу; часто особо крупные куски стекла выхватывают зрители. Мелкие остаются, и, лихо отплясывая, ты постоянно чувствуешь их босыми ногами. Танцовщица не может остановиться, нагнуться и зашарить по сцене, собирая осколки, как курочка зёрнышки. Она танцует, если только не упала. И я танцую. Если бы я не ходила летом босиком, моя кожа была бы сразу проколота; а так я могу гадать, выдержит или нет. Один раз зритель спросил меня, как я танцую по крошкам стекла. Я села на край сцены и предложила потрогать подошвы ног.
— Мягкие, — сказал он. Я встала, поправила юбку и объяснила:
— Я просто танцую. И всё.
Чуть позже охранник спрашивает меня, как я могу танцевать четыре часа подряд. Что я могу сказать ему сверх того, что сказала зрителю? Просто танцую.
На следующий день я снова смотрю новости. Немного о цыганском криминале — для моего сайта ничего интересного. Пожилой цыган спас несколько детей при крушении поезда. В Екатеринбург приехала цыганская музыкальная группа. В Липецке за год умерло семнадцать цыганских подростков-наркоманов. Ещё три сайта опубликовали старую статью о том, что цыгане делятся на народности по признаку криминальной деятельности и воруют славянских детей. Я морщусь и вставляю на сайт три новости. Потом открываю форму и пишу очередную биографическую статью. Теперь это скрипач и композитор, которому в Венгрии поставили памятник.
В Германии что-то около сотни лет, с тех пор, как перестали клеймить и вешать цыган и даже разрешили им заниматься наёмным трудом и мелкой коммерцией, писали о них изредка, разные познавательные статьи: о том, что цыгане баловались людоедством в Средние Века, неспособны к труду и образованию, развращены с малолетства, разлагают австрийскую армию и формой черепа выдают преступные наклонности. Это было колко и неприятно, как осколки под подошвой ноги; но на самом деле безобидно: статьи не то же, что погромы.
А потом однажды их всех убили.
Во Франции и Британии тоже писали. Но не убили. А в Германии убили.
У меня звонит телефон, и голос Сергея Топора, музыканта из Киева, спрашивает:
— Решили пройтись по московским улицам. Пойдёшь с нами танцевать?
Конечно, пойду. Я же уличная танцовщица.
/* ?>*/ ?>