Разделяя гранат пополам, мне кажется, что я разрываю свое сердце, выколупывая из него боль и осколки мечтаний. Терпкий железный запах пьянит, а малиновые капельки, похожие на кровь, выстреливают прямо в глаза... И ужен не понять, из-за чего я плачу...
Вечер воскресенья. Можно отбросить все заботы и наслаждаться жизнью… Я слушаю тишину. Только почему-то она говорит твоим неуловимо нежным голосом, дышит твоим ровным дыханием, обнимает твоими сильными руками. Мне кажется, что рядом ты. И я расслабляюсь, словно тону в одеяле ласки и заботы, словно кто-то невидимый меня охраняет от бед. И я плачу… потому что настрадалась, потому что никто не увидит моих слез, потому что я могу побыть собой… Я не боюсь признаться, что я слаба – на то я и женщина, что я наивна – во мне жив ребенок, что я сломалась и что мне неимоверно трудно натягивать каждое утро слегка циничную от боли улыбку. Что я по-прежнему люблю тебя… Казалось бы – за что?! Есть что-то, что выше прощения, гордости, эгоизма, привязанности… И оно отвечает «люблю».
Я уже не убегаю от одиночества, но дышу без воздуха. Я погружаюсь на самое дно пороков и не вижу света. Нет ни добра ни зла. Есть просто жизнь. И я в ней никому не принадлежу. И ты тоже.
Я смотрю фильм и делю гранат пополам, тщательно выколупываю зернышки из плотной кожуры длинными ногтями. Сок течет по моим пальцам, они становятся липкими, как от крови. Я совершила убийство - я убила себя. И, будучи уже мертвой, убила тебя, а потом еще раз, опять… Только тишина по-прежнему пахнет тобой, только я по-прежнему жду твоих несмелых прикосновений, как после ссоры. Мне кажется, что мы сидим на одном стуле, я – перед тобой, рядом остывает сваренный кофе, ты запускаешь руки в мои кучерявые волосы, играешь локонами, я кладу голову на мужское плечо и щекочу своим легким дыханием твою шею…
Я доедаю свою половинку граната, а вторая лежит. Ты научил все делить поровну. Это – тебе. Я выключаю ноут, гашу свет, а на столе все еще лежит маленький малиново-красный кусочек в такого же цвета тарелке, нетронутый.
…После ужина на Деды мама оставляла немного еды тем, кто уже никогда не вернется.
