Вопрос взаимоотношения власти и общества впервые за долгое время вышел в российский кинопрокат. Не в форме заказных эпических драм типа «1612», а в форме вдумчивого, психологически «накачанного» кино, которое по многим параметрам можно отнести к авторскому.
Предсказания политологов, пускай и не сразу, но сбылись: кризис заставил вернуть вышеуказанный вопрос на повестку дня, заставил задуматься о нем не только профессионалов. Тот резонанс, который вызвал (или еще вызовет) новый фильм Лунгина, - лишнее тому подтверждение. Хотя не стоит ждать к нему такого массового интереса, как к блок-бастерам. «Сложное» кино никогда не собирает такой аудитории, как развлекательное, и сам режиссер, похоже, не питает в этом отношении лишних иллюзий (см. интервью с ним в передаче Владимира Познера на «Первом»). Но факт остается фактом: «Царь» стал едва ли не единственным в постсоветской России художественным фильмом, снятым в таком ключе, на такую тему и вызвавшим такой интерес в обществе.
Является ли фабула фильма прямым вызовом действующей в стране политической системе? Сам режиссер в уже упомянутой передаче мягко уклонился от ответа на этот вопрос. Домысливайте, мол, сами. На мой взгляд – очень похоже на то.
Обратимся к недавней и тоже громко нашумевшей статье Дмитрия Медведева «Россия, вперед!» Помните, чем она заканчивается? «Нам будут мешать…» и т.д. Грозный тоже об этом говорит. Постоянно, в течение всей картины. Страх предательства, мысли о тайных недругах и завистниках служат лейтмотивом фильма и основной силой, движущей поступками царя. «Допустить, чтобы народ царя не слушал – вот главный стыд для государя» - говорит он Филиппу в ответ на попытку воззвать к царской совести. Нет у государя иной заботы, кроме заботы о целостности государства и порядке в нем. И если хотим мы видеть Россию единой, великой, неделимой, развитой, то нельзя допустить, чтобы прочие какие соображения смущали государственный ум и отвлекали его от главного. Не об этом ли хотят нам сказать наши власти?
Опять же, сам Лунгин на этот вопрос не отвечает. Но если провести такую параллель (зритель же имеет право на трактовку, верно?), то последствия подобной политики в фильме расписаны подробно. Здесь вам и царское самодурство вкупе с самодурством придворных; и массовые репрессии, вызванные одной только монаршей манией преследования; и потребность в постоянных войнах, в вечном поиске «внешнего врага», дабы отвлечь население от внутренних проблем. Полный букет «болячек» тоталитарного государства расписан серыми красками и под диссонансную музыку Стефана Альбине.
Взаимоотношения Власти и Церкви
Еще один вопрос на злобу дня – быть ли Церкви независимым хранителем народной нравственности или же помогать государству искать «национальную идею»? В допетровской России, в России до Священного Синода Церковь, вопреки настойчивым попыткам властей слиться с ней в едином порыве, оставалась относительно независимой. Иоанн IV осуществил, пожалуй, одну из самых агрессивных таких попыток (действительно, что может быть агрессивнее убийства митрополита?). Дом Романовых, расцветший в полную силу в эпоху Петра, завершил начатое Грозным дело. В течение последующих двухсот лет православная идея была важнейшим составным элементом идеи общегосударственной, а Церковь – одни из ключевых ее хранителей.
В 90-е гг. Борис Ельцин попытался вернуть ситуацию к допетровскому режиму, наделив Церковь не только многими привилегиями, но и закрепленной в Конституции автономией. Символом той эпохи стал патриарх Алексий, нацеленный гораздо больше на контакт с зарубежной православной церковью, чем с собственной светской властью. Сумеет ли (да и захочет ли?) его преемник, значительно более «светский» по мироощущению и позиционированию себя патриарх Кирилл – сумеет ли он сохранить эту независимость Церкви? Или гонка за «национальной идеей» увлечет и его?
Да и нужно ли оно вообще, это разделение государства и Церкви? Ведь вот исламским странам – Саудовской Аравии, например, - неплохо живется, а? Может, и нам Русь Православную пора воссоздать?
На этот вопрос, в отличие от первого, Лунгин отвечает. У власти свои интересы, и не всегда, не во все эпохи и не при всяких обстоятельствах совпадают они с интересами народной нравственности, духовности, праведности. В ситуации, когда народ темен и пассивен – кто еще сохранит эти моральные категории от посягательств деспота, кроме Церкви? Кто еще, кроме монахов, явит собой пример нравственного подвига, который останется в назидание потомкам дло более светлой эпохи? Никто, и подтверждение тому есть не только в отечественной истории, но и в истории средневековой Европы.
Психологизм Лунгина: смены ролей и открытые вопросы
Картина Лунгина трогает не только и не столько масштабом мысли и смелостью фабулы, сколько глубоким психологизмом. Режиссер нашел тот способ воздействия на зрителя, который сильнее всего «цепляет», обходя иммунитет, сформированный у пресыщенной аудитории. Нас давно уже не трогают страдания отдельно взятого простолюдина, «маленького человека», расписанные во всех возможных вариантах начиная с Достоевского и Чехова и заканчивая Солженицыным и Распутиным. И картины массовых убийств в равной степени оставляют равнодушным постиндустриальное российское сознание, убаюканное и зомбированное как долгими сезонами передачи «Криминал», так и целыми обоймами документальных фильмов о сталинских и гитлеровских репрессиях. Эти фильмы и передачи выпускаются с такой плотностью, чтобы поля трупов перестали вызывать праведный гнев. Чтобы человеческая психика под угрозой срыва сама выработала барьер перед этими картинами. Чтобы мозг перестал на них реагировать. Таким образом достигаются цели, прямо противоположные декларируемым.
Лунгин об этих особенностях зрительского восприятия знает, безусловно, лучше автора этих строк. И он сумел их обойти с изяществом, достойным истинного художника. На парадоксальную ситуацию современной России, когда проблемы народа оказываются самому народу безразличны, он отвечает таким же парадоксом: смешивает одну из двух противоборствующих сторон и «моральных судей» в одном флаконе. Поясню эту мысль.
Стандартная схема подобных масштабных психологических произведений (не только в России и не только в кино) включает три силы: Добро, Зло и Судей (по Лукьяненко – Светлых, Темных и Инквизицию). В историческом контексте роль оценщика часто берет сам автор произведения либо вовсе оставляет ее на долю читателя/слушателя/зрителя (не хочу писать слово «потребитель»). Лунгин смешивает все карты. Он вводит в картину однозначное Зло – Грозного – нещадно высмеивая его пародийные попытки вымалить прощение. «Страдающее Зло» у него превращается в «Зло, стремящееся показаться страдальцем». «О человеке судят по поступкам» - эта фабула из фильма «Бэтмен. Начало» вложена в уста Филиппа: иди в монастырь – тогда отмолишься. А покаявшись на словах – останешься словоблудом, и не будет тебе веры в раскаянии твоем.
Кто такой Филипп? Моральный судья? Безусловно. Но он в то же время и одно из действующих лиц, то самое Добро, безуспешно пытающееся противостоять Злу. Героическое в тщете и мужестве своих бесплодных попыток (вспомните монахов в горящей часовне, поющих Филиппу заупокойную). Церковь в лице Филиппа совмещает функции Светлых и Инквизиции – смелый шаг, за который режиссер наверняка еще получит «на орехи» и от власти, и от критиков.
Какая роль достается в этой ситуации народу? Народ как активный персонаж остался фактически не прописанным, режиссер этого также не скрывает. Его (народ) ставит на колени фаворитка-провокаторша. Рубят царские опричники. Загоняет в реку царский шут. Да, в конце он «не приходит к своему царю» (цитата из Познера). Но где, простите, гарантия, что завтра он не придет к своему царю с повинной? Лунгин не дает ответа на этот вопрос, заканчивая фильм тем же, чем начал: лживыми попытками Грозного убедить самого себя в собственном раскаянии. Да вопрос и не требует ответа.
Не важно, заплакал ли кто-нибудь на зрелище, когда медведь убивал блаженную девочку. Важно, заплачет ли кто-нибудь в зале. Не важно, пришел ли в конце концов народ к Грозному на веселье. Даже ели не пришел – это не предотвратило ни сдачу Полоцка, ни убийство царевича Федора, ни Смутное время, в конце концов. Важно, отреагирует ли народ – не в XVI веке и не в фильме Лунгина, а в сегодняшней России – на причуды властей. Важно, распространится ли гнев по поводу кошмарных, самым грубым в новейшей российской истории образом сфальсифицированных выборов 11-го октября за пределы профессионального сообщества политологов и политических объединений. Или пипл опять схавает? Важно, захочет ли власть (уже теперь точно не божественная, вроде как все просвещенные и это знаем) искать механизмы обратной связи с населением. Или решит, что раз пипл хавает, значит можно скармливать ему что хочешь?
Не уверен, что Лунгин именно на эти вопросы хочет найти ответ. Сам он об этом говорить не хочет, а мысли читать я не умею. Но эти вопросы важны. Адски важны для современной России. И очень хорошо, что именно сейчас вышел фильм, который заставляет – намеренно или случайно – о них задуматься.
