В прокуренном и невыносимо душном кабачке на маленькой сцене стоит в желтом, прямого кроя, платье Анька. Она поет под аккомпанемент сутулого юноши за черным роялем. Такой пронзительный и нежно-писклявый голос у нее, это словно на грани отсутствия голоса. Очень нравится ее пение завсегдатаем этого места, они сидят у самой сцены и курят, выпуская в нее дым из ноздрей. А некоторые престарелые мужчины приходят исключительно на Аньку поглядеть, они сидят за самыми дальними столиками. Один из них, который традиционно сидит в левом углу, если смотреть со сцены, толстый и краснощекий, приносит регулярно желтые цветы. Но ни разу не отдал их ей в руки. После выступления, когда Анька уже готовится удалиться за кулисы, он возникает у сцены, кладет желтый букет на край у прожектора и, пошатываясь, отчаливает, ни слова не сказав. Это похоже, скорее, на жест одолжения. Аньку всегда это раздражает, но она наклоняется и подбирает цветы, потому что так надо. В гримерной по углам висят сухие желтые веники.
Анька поет не каждый день, только с пятницы по воскресение. Обычно она выходит в желтом платье, но иногда, необъяснимо от чего это зависит, надевает белое старое, но до сих пор сохранившееся, вечернее платье с меховой отделкой. Но выход в этом платье, как правило, после выступления заканчивается особо страстными приставаниями сутулого музыканта. Анька подозревает у него фетиш на белые вещи. Он в меру веселый, когда не раздражает, и не курит.
Она зашла, вылезла из тесных туфель и запустила желтым букетом в кресло. Сама надела уличные ботинки и села на табурет у зеркала. Она чувствует усталость, мутит от табачного дыма. «Я уже, наверное, пассивно прокурила весь голос. Через месяц уволюсь. Устала. Устала», - думает, глядя на свои пальцы.
Зашел без стука музыкант с открытой бутылкой красного. Он перекинул цветы на комод и плюхнулся в кресло. Они пили по очереди из горлышка и целовались. Потом он уговорил ее не увольняться и даже предложил проводить до дома. Он когда-то ей немного нравился, но она так подло поступила с ним за спиной: попросила найти для нее нового музыканта. А он и не знает даже, что скоро его вышвырнут отсюда. Но ей его почти не жалко: он некрасив и не талантлив.
Снежный тихий двор. Анька идет, не спеша, еще не рассвело. Где-то ее милый дворник уже долбит лед. Дохлую ворону замело свежим снегом, и Аньке вдруг подумалось, что это не ворона вовсе, а ворон. Остановилась под своим окном. Смотрит: на третьем этаже в ее окнах темно. Она живет сейчас одна. Под снегом несколько жеваных рябиновых ягод. И капелька красного сока, или это кажется? И сейчас, вдруг, по утру, так хочется петь.
Ягоды оттаивают во рту и теперь их надо проглотить. Это важно – проглотить. Как если бы на маленькой сцене, под похотливыми взглядами, в коротеньком платьице наклоняться за желтыми цветами. «Если я проглочу эту рябину, то буду как он». Боковое зрение открыло мужчину в кирзовых сапогах, с ломом в руке. Он смотрит на нее, замечает.
Тяжелый глоток, и руки опустились. Он рядом и он не сумасшедший.
Анька стоит, опустив глаза и руки, в одной из которых сжата початая мороженая красная гроздь, и рядом стоит местный дворник, в опустившейся руке он держит лом.
