* «Мы не можем запретить птицам пролетать над нашей головой, но мы не позволим им садиться нам на голову и вить на ней свои гнезда. Подобно этому мы не можем запретить дурным мыслям иногда приходить к нам в голову, но мы должны не позволять им гнездиться в нашем мозгу»
(М. Лютер)
...Впереди нее шли двое – в двадцатиградусный мороз один был одет в обычные легкие синие трико, и она явственно поняла, что только в трико. Верх – обычный для этой мрачной провинции: кожаная куртка и кепка, сползающая на бритый затылок. На затылке – не то следы от лишая, не то брили его в пьяном виде. Второй... его она и не стала запоминать, эта парочка не есть что-либо примечательное, тухлое облачко, каких миллионы.
Она улыбалась оранжевым настроением оранжевым туманным и заснеженным фонарям, подмигивала таинственно зеленому глазу светофора и торопилась домой. Вечер пах радостью.
Молча неся свое тело, закутанное в длинную шубу, розовый шарф и кремовые сапожки с меховой опушкой, она пристроилась за этой парочкой. Она не любит идти впереди, потому что спиной всегда ощущает брезгливое состояние, как чей-то липкий взгляд скользит по ней вдоль и поперек – и какой он, она не знает: высокомерный, насмешливый, животный, осуждающий, плотоядный... Поэтому, заметив краем глаза этих двух, она притормозила шаг, пропустив их вперед.
Они весело о чем-то переговаривались, гогоча, скалясь прокуренными редкими зубами. «Ненавижу этот смех. Быки». Впрочем, какое ей дело? Она снова испугалась своих мыслей. С неба посмотрел боженька и укоризненно покачал седой головой – детка, детка, ну что, опять грешим, осуждаем? Отче, отче, не кори меня, я снова позволила одной маленький птичке нагадить себе на голову.*
Тот, что был в трико, оглянулся на нее, потом наклонился к своему товарищу и что-то прошептал ему на ухо. «Уж не обо мне ли?». Тот тоже оглянулся и улыбнулся. Так они пару раз оборачивались к ней, тихо семенящей позади. Она напряглась – впереди темный переулок, а поблизости никого. Неожиданно «трико» развернулось к ней и, сделав широкий жест, улыбнулось: «Мы Вас пропускаем». Немного отлегло от сердца, и она с немой благодарностью на лице поторопилась обогнать эту странную пару. Приятное тепло разлилось по щекам – как мало нужно, чтобы почувствовать себя женщиной. Неожиданный, как липкий комок снега, гогот, разогнал ее нежные мысли:
- Ыыыы, ты не хочешь с ней познакомиться?
- Ыыыы, девушка, а Вы не хотите с нами познакомиться? – в ответ на это ее белая шапочка отрицательно качнулась пару раз. Она не оглянулась.
- Ну и зря, еще пожалеешь! А они еще ноют, что мужиков совсем не стало, последним раскидываются...
Бред, ну что же это за бред? Это они – последнее, что есть на земле? Такие, как они, превращают твою жизнь в драму у раковины, в вечера с липким от пива и воблы столом, погружают тебя в тошноту «трико»-будней, растянутых семейных трусов и страшно подумать чего еще... Птичка все-таки свила свое поганое гнездышко у нее на голове – мысли не отставали, а вонзались, въедались, вгрызались в ее мозг яростно и быстро. Нет, нет, боженька, все хорошо, что не мое – пусть моим не будет! Лучше вот так, одной по вечерним улицам, улыбаться в одиночку, плакать в одиночку, жить как есть... Не дай мне участи, которую я не перенесу. А если дашь, то не последнего Человека из того, что у Тебя не разобрали. Дай кому-то больше, а мне... мне и так хорошо.
...Вечером она уснула, опустилась в темно-синий муаровый тоннель сна. И снился ей чей-то ласковый голос, и чья-то крепкая мужская рука нежно гладила ее волосы, раскиданные по подушке: «Все хорошо, милая моя девочка...». И во сне она улыбалась и смотрела куда-то в этот голос, и так не хотелось просыпаться.
...Что-то резко заставило ее проснуться, вздрогнуть, сжать крепко пальцами подушку. Ресницы вздрогнули от щекотки – по горячей, пылающей от сна щеке катилась слеза...
