Снимать фильм-биографию для режиссера равносильно игре в рулетку. Звездное имя может гарантировать успех, возведя автора в ранг лучших из лучших, но может и сыграть злую шутку: фильм станет лишь призрачным наброском жизни героя. Собственно, на подобную удочку ловились многие, и в итоге картина получалась то слишком поверхностной (как недавняя экранизация «Коко до Шанель»), то слишком личной, теребящей больше интимную жизнь, нежели творчество и личность персонажа («Фрида»). Оливье Даан умело избежал всех неприятностей: когда в зале загорается свет, зрители незаметно вытирают глаза.
Фильм «Жизнь в розовом цвете» получился ровно таким, какой была жизнь Эдит Пиаф: трагичным, местами остроумным, контрастным, но всегда чувственным. Русскоязычный вариант названия (на француском звучит как La Mome, дословно Малышка) словно издевка: обо всем, но только не о жизни в розовом цвете пойдет речь.
Кстати, сам Даан, когда говорил о фильме, признался, что меньше всего собирался снимать биографическую картину. Сдается мне, что Даан немного лукавил. Не потому ли в результате складывается впечатление, что смотришь сразу две картины: Пиаф на грязных парижских улочках и Пиаф на подмостках крупнейших Мюзик-холлов. Пиаф на сцене и Пиаф в жизни. Последнее так тесно переплелось в фильме, что героиня Марион Котияр буквально с комнаты тесной квартирки врывается на театральную сцену.
Схема нелинейного повествования делает картину подобной тому, как, бывает, роняешь на пол стопку старых фотографий, они рассыпаются в произвольном порядке, а ты выбираешь какие-то, вспоминаешь прошлое. Кстати, подобный монтаж, навевающий в сцене из настоящего воспоминания о прошлом, сперва смущает. Однако позже выстаивается вполне логичный, даже философский подтекст: за все поступки в прошлом, расплачиваешься в настоящем. Как говорится, пей, сколько влезет, все равно печень лечить придется.
О Котияр стоит сказать отдельно: она не играла Пиаф, она ей стала. Для этого образа актрисе пришлось пожертвовать многим, в том числе и собственными волосами: ей даже сбрили брови, чтобы нарисовать в точности как у Пиаф. Сцен, в которых Котияр была просто гениальна, не счесть: в один момент она готова сплясать как героиня Одри Хепберн в «Забавной мордашке», а в следующую минуту уже кричит до хрипоты. Зачастую предыдущие работы актера не дают зрителю сосредоточить внимание на новом образе (как раз с этим многие связывают гневные отзывы об игре Одри Тоту в вышеупомянутом «Коко до Шанель»). Марион Котияр до успеха «Долгой помолвки» играла преимущественно в комедиях, однако в образе Пиаф актриса растворилась абсолютно. Многочисленные награды, посыпавшиеся после, стали наглядным примером успешного перевоплощения: «Оскар» и «Золотой глобус» дают далеко не всем.
Интересно, что остальные персонажи в фильме не расплываются на фоне главной герои, а дополняют ее, имея вполне самостоятельные жизненные истории: проститутка Титин, возлюбленный Пиаф Марсель Сердан, даже герой Депардье уходит со сцены в нужный момент: незачем переманивать зрительское внимание.
Особо удачной показалась операторская работа: перед нами не контраст грязных кабаков, дешевых квартир и роскошных апартаментов, шикарных залов. Как известно, сама Пиаф не умела распоряжаться своими богатствами, потому меняла шикарные особняки на небольшие квартирки с тремя стульями. Потому вместо логичных загородных домов в конце фильма мы видим, как Пиаф умирает под потрепанным одеялом.
Список плюсов картины далеко не подходит к концу. Костюмы и декорации продуманы до мельчайших деталей. Стоит отдать должное: первый сценический костюм Пиаф с одним рукавом, столь часто упоминающийся биографами артистки, крайне схож с оригиналом. А неизменное черное платье отсылает зрителя к тому самому, старому, с шитыми-перешитыми подмышками.
Говоря о таком кино, стоит помнить, что оценивать его правильно в своей категории. Нужно ли говорить, что если бы не личность Пиаф, картина потеряла бы самое главное. Но вместе с тем, благодаря Пиаф и самому Оливье Даану, фильм - не просто биография, это жизнь и творчество, феномен великой артистки и великой женщины. Да, он не оставляет той щемящей тоски и боли, как «Модильяни», но ведь и не должен. Он оставляет ту слезу, которую чуткий зритель незаметно вытрет, когда в зале зажжется свет.
