Если бы умные люди не изобрели бумагу, то моё будущее было бы предопределено. Хоть я и не учёная колбаса, мне пришлось бы ей стать, чтобы открыть тонкую материю, на которой можно всё. Как же без бумаги? Захотел нарисовать слоника, преспокойно сидящего на мухе? Проще простого!
Захотел написать записку, чтобы мама оставила 1500 белорусских рублей, которые, кстати, тоже из бумаги? Только найди карандаш! Захотел завернуть колбасу, чтобы она не испортилась? Легко!
Действительно, бумага всеобъемлюща: это орудие для записи вдохновения и орудие в стирании физиологических потребностей, способность свергать умы и уничтожать города, даже такие как Лондон (ну, наверняка, Лондон в 1066 году загорелся из-за бумаги, которая валялась в неправильном месте).
Далее я мог бы рассказать историю создания бумаги, раз уж её создал кто-то вместо меня, но вы этого не запомните. Это такие цифры, что не дай бог математику приснится подобное! Хотя вот это надо знать каждому: бумагу, которая не горит в огне, выдумал Булгаков, туалетную бумагу в рулонах – Скотт Пэйпер, бумагу из вдохновения – Пушкин, а «безумную» бумагу раздумал Л.Н.Толстой.
Напоследок вспомню 1631 год, когда во Франции начала выходить газета «La Gazette» (извините за тавтологию, но по-другому нельзя), получившее своё название от мелкой монетки «газетта», за которую в Венеции можно было купить листовки новостей в начале ХVII века. Собственно, к чему эта вся прелюдия: момент монет «газетт» и газет «La Gazette» и можно назвать началом того, когда буквы и слова стали стоить. Именно те слова и буквы, которые вы, дорогие читатели, вслух произносите или глухо думаете, это всё стало иметь цену. Слово «я» стоит, судя по всему, мало, слово «мы» чуть больше, копеек пять, а вот слово «они» все десять долларов. И если вы подумали, что всё только потому, что эти слова имеют разные лексические значения, то – ребята, спуститесь на Землю (или хотя бы на Марс) – стоимость определена в зависимости от количества букв.
Хотя позднее, если вы оказались вторым или сотым Александром Солженицыным, Евгением Петросяном или Пауло Коэльо, количество букв может не иметь значения. Вы просто-напросто пишите всё те же слова, которыми говорит и думает каждый человек, совершенно каждый. Но как вы будете это делать! О боги, я вас вижу: вы выходите на сцену двухтысячного зала в наиблестящем платье и чёрном смокинге поверх платья. Правда, до этого случилась заминка: охранники указали вам на знак «no smoking!», в долгом сопротивлении умов ваш оказался сильнее (на то вы и «творитель» словосочетаний и предложений). Но, к сожалению, сила ума тут была ни при чём: охранники раздели вас при помощи силы рук. Кое-как платье осталось целым, и вот вы в нём – на сцене. Пару слов в громкоговоритель из «внутреннего «Я»: «утреннее солнце похоже на жерло проснувшегося через тысячу лет вулкана» и … овации из зала. Не обязательно, что сидящие поняли «оригинальный» ход ваших мыслей – это же философия, это искусство красноречия (и зелёноречия, и фиолетоворечия), но овации обязательны. Теперь я с уверенностью скажу: вы – затычка: на вас тычут пальцем.
И это всё хорошо, но я не хочу быть вторым и сотым Михаилом Задорновым, Павлом «Снежком» Волей или Анатолем Франсом. Я не хочу писать, как кто-то. Потому что это уже написано, пройдено и забыто. Я не хочу писать, потому что я не умею это делать. Уж лучше не лезть в дымоходную трубу трубадуру, потому что это место занято трубочистом.
И совсем не важно, что слово «трубадур» вмещает в себя слово «труба»: если я пишу, это не значит, что я писец. Ведь есть ещё и песец – хищное млекопитающее с ценным мехом. Совсем не исключено, что я – именно второе, а значит, и дорогое по денежным меркам.
