К утру свежий холодный воздух поборол в избе тяжёлый тёплый, который приютила здесь вчера вечером печка. Первый из воздухов как раз и пронизывал меня сквозь сон, словно я лежал на койке в помещении с надписью «307 каб. Иглотерапия». Я проснулся. Телогрейки сползли с меня на пол, словно дождевые черви в слякоть. Только трусы предпочли оставаться там, куда я их «клал». Правда, они меня ничуть не согревали.
Петух во дворе хотел прокричать свою песню, но заткнулся на полуслове: вместо «кукареку» у него вышло что-то более близкое к «ку-ку». Кукушка, чертяка эдакий! Петух и сам понял, что оказался в неловком положении перед курицами и исправился. Чётко, как чечётку, приятно и как принято у петухов, завёлся: «Ку-каа-реее-кууууу!!!» Мне показалось, что в конце выступления петух ругнулся, как это заведено у заведённых трактористов, когда не заводится трактор. Наверно, так оно и было, потому что в правом углу от печки зашевелились резиновые боты.
Дед встал за полминуты. Хотя ложился ещё вчера он со скрипом, и скрипела отнюдь не его вековая кровать. Человеческий год сойдёт за два кроватных. Дед ругнулся на меня, что я устроил тут «бесплатный номер для баб» и пошёл на улицу: вчера, как-никак, здорово дали первача. Пора вставать. Кирзовые сапоги, дедовы шаровары, рубаха от отца – раньше утонул бы в них, а сейчас я будто представитель сексуальных меньшинств: всё облегает. Это же два года, как тут не появлялся. Вон цепь на велосипеде заржавела, а курицы растолстели: раньше летали лучше страусов с пингвинами, чтобы под колёса не попасть.
Целых два года – это же четыре кроватных! Из часов в избе есть только радио, которое передавало молчание: не было и шести часов утра. На улице дед квалифицировался в кузнецы, я это понял по звонкому стуку молотка о косу. Коси коса пока роса. Трава в поле была высотой в мой рост. Стоило бы мне пройти в ней хотя бы метр, и создалось впечатление, что окунулся я в прорубь с головой (не оставлю же я её на берегу вместе с трусами?). Прокос ложился неровно, в некоторых местах приходилось «стричь» два раза. И кочки взялись откуда-то, будто чёрт их ночью накопал. У деда – всё ровно, а я выбрал себе, как чужому. В конце прокоса пришлось заточить косу – это в ней всё дело. Ух, она и смерти даром не нужна! После второго прокоса заметилось, что косить – не значит дёргать за косы девочек. А после третьего ощутил тяжесть в руках: дед, небось, знает, какая из двух кос тяжелее, вот он и взял полегче. А я машу камнем. Кстати, о камнях. Я совсем не виноват, что в следующий момент коса нашла на мои мысли. Дед разозлился, простить не мог аж до завтрака, всё бормотал, вспоминал мать мою, дочь его. Но после трапезы успокоился, даже ложкой не замахивался на меня.
Не прошёл завтрак и половину положенного ему пути в пищеводе, как дедова позвал меня в коровник выкидывать коровьи лепёшки через маленькое окошко на второй двор, что за хлевом. Чудесный летний ветер бил в лицо. Он был наполнен сбором трав, скорей всего, лекарственных, но каких, я точно не знал. Я только мог предполагать, потому что дед оставил меня в хлеву, где ничего, кроме запаха навоза, я не чувствовал, не слышал и, наконец, не обонял. Я час от часу водил носом, ртом и ушами из стороны в сторону; дед улюлюкивающе кряхтел через стенку, никак радовался за Малютку, что даёт подобный навоз, как на подбор.
Коровке мы перестелили подстилку до одиннадцати, так что час, пока Малютка придёт с пастбища, можно было отдохнуть. Дедова взял «районку» (районную газету – А.З.), которой было всего-то 2 страницы, я повалился на лавку и задремал. Разбудила корова, которая, скорей, спутала меня с большим куском соли. Во всяком случае, она уж точно намеревалась облизать меня с головы до «кирзачей». В городе я обычно и вставал в это время и шёл на работу к двум часам дня, не выспавшись. Дедова всё также читал «районку». В небе пролетел бумеранг, потом ещё один, третий сел на многовольтовый провод: то были всё-таки ласточки. Где-то напился до чёртиков козёл, который вступал блеянием в спор с хозяйкой. Это Михалыча опять ударило с утра сорока градусами жары. Бабуля пошла с ведром в хлев, там всё никак не могла рогатую переубедить, что я, внук её, – не соль. Кажется, одна и та же пчела кружила вокруг избы: звук жужжания очень уж похожий на все предыдущие. Паук спускался с крыши аккурат между мной и дедовым, проводя блестящую на солнце черту.
