Мы все ищем счастья... И каждый хочет понять, уловить тот момент, когда происходит в его жизни что-то очень значительное. Но не всегда это происходит под фанфары, часто мы участвуем в этих событиях, как зрители.  Иногда только через время приходит понимание значимости простых моментов судьбы. И мы четко вспоминаем именно ТОТ момент, когда свершилось чудо.

Конечно хорошо, что я могу вот так беззаботно лежать на траве на моей миниатюрной лужайке посреди зарослей малины. Мне нравится здесь отдыхать, укрывшись от всего мира, раздумывая о своем. Особенно люблю эти моменты, когда кажется, что в целом свете только и есть - что я, да эти заросли малины. Ягоды передо мной - гроздьями, только руку протянуть. А выше этого есть только небо... Я смотрю в небо, наблюдаю как плывут редкие пушистые облака. Они двигаются медленно, будто хотят заставить меня остановиться и оглядеться вокруг. Иногда мимо меня проходят разные жуки и, нагруженные чем-то полезным деловитые муравьи. Вот опять один из них появился, прошел по моей руке и отправился дальше по своим делам. А я такая большая, что даже не существую для него. Я гора. Он может часами взбираться по мне, так и не достигнув вершины.

А мне никуда не надо спешить, я ничего никому не должна... Такой вот он - рай. Только странно, что не смолкает этот лягушачий гомон. Никак не соображу, откуда здесь лягушки? Пруд далеко, их в этом месте не должно быть слышно. Да и поют они только по вечерам и по утрам, а сейчас день...

К голосам лягушек прибавляется еще какой-то тревожащий сердце звук. Он смутно мне что-то напоминает. Где же я его могла слышать раньше? Что это за дополнительное кваканье? Но такое жалобное, вытягивающее на свет что-то самое сокровенное из моего сердца. Я лежу, глядя в небо и слушаю этот звук. Вдруг прямо надо мной резкий голос сообщает: "Женщины. На санацию.", и яркий свет разрезает пространство. Я медленно выплываю из своего чудесного сна. Действительность с трудом проступает в моем сознании. Слабое негодование колышется в голове: Когда же они дадут поспать… Ни днем, ни ночью они не дают мне спать…

Я хочу снова занырнуть в свой райский сон, который вижу каждую ночь здесь в роддоме. И вспоминаю, что я уже родила и могу теперь лежать как хочу, и даже на животе. О ребенке, которого я видела всего секунд сто, я боюсь думать. Его мне показали, подняв высоко надо мной, он кричал, а я теряла сознание и улыбалась. Мне было и пусто, и наполненно одновременно. Это мальчик. Белокурый, почти лысый, маленький мальчик. Он кричал, надсаживаясь и багровея, а мне было его нестерпимо жаль, но я ничем не могла ему помочь. Тем более, говорят, что дети должны плакать, чтобы развиваться. Ну тогда пусть плачет, раз ему это нужно, - думала я, - Все позади, я это сделала, и даже не кричала, и не надоедала врачам, только я очень устала, и…

Я очнулась у себя в палате, будто выспавшаяся до опустошения. Рядом на кроватях сидели, лежали все те же женщины, которых я видела до этого в предродовой и в род-зале. Как только я на них посмотрела, то поразилась перемене, произошедшей с ними. Когда я видела их вчера вечером, они мне казались глубокими старухами с искаженными от боли лицами. Тогда они корчили гримасы, хватаясь за животы, а теперь они вдруг стали молодыми, сочными счастливыми женщинами. Одна что-то увлеченно рассказывает, а все остальные слушают ее и будто сияют, заразительно смеясь. Будто время пошло наоборот, - мелькнула мысль, - Вчера они были старыми, а теперь стали молодыми.

Они говорят о своих детях, что остались дома. Показывают друг другу фотографии. Меня удивляет, что они могут думать еще о ком-то, кроме своих новых малышей. Я о своем думаю каждую секунду… Как только просыпаюсь, первая мысль о нем. Он такой беспомощный, там в детской один, без меня…

И почему мне его не приносят? - боюсь даже думать. Они говорят, что у него что-то с пищеварением, потому пока мне нельзя его кормить. Что за бред, - думаю я, - Они меня зачем-то обманывают. Но что там такое происходит в действительности, я не знаю, и размышлять на эту тему мне страшно и больно. Я успокаиваю себя тем, что вроде бы он нормальный, я же видела его. Ручки, ножки, все на месте. Глазки тоже есть, он ими смотрел на меня не моргая. Когда я дохожу до этого момента в воспоминаниях, сладкая жалость и нежность захлестывает меня с головой. Слезы подступают к горлу, я ложусь на живот, чтобы хоть немного отвлечься от мыслей и попробовать уснуть хоть на 15 минут, и еще немного протянуть сладкий момент сна. Знаю, надо вставать, а то не успею на следующую процедуру…

Я лежу, слушаю гомон голосов новорожденных и меня начинает разбирать смех. Когда я слушаю этот хор, среди всех голосов особенно отличается один. Он меня ужасно смешит, потому что очень похоже, что он сознательно поет какую-то одному ему известную песню, даже со словами и замысловатой мелодией. А я не могу удержаться и улыбаюсь. Будет певец, наверное! Такой маленький ребенок и уже такой голос, - думаю я, – и он так выделяется из всех! Я слушаю эти чудесные рулады, на мгновение засыпаю, но потом усилием воли сдергиваю с себя истому и иду умываться. На часах 6:45. Бррр, какая рань. За окном светлеет небо.

Сегодня мне принесут моего ребенка. Сказали - после тихого часа. Я мысленно замираю, готовясь ко встрече с ним. Почти, как перед первым свиданием!

Поползли часы до обеда. Еще больше замедлившись, потащился и тихий час (да какой там час! В 2 часа реального времени они умудрились засунуть вечность! Да что там вечность - целую жизнь!) И вот – О ЧУДО! – распахнулась дверь нашей палаты, я вижу напротив разверзнутые двери детской, из них выкатывают тележки с цветными свертками. Эти кулечки иногда извиваются, как червячки и громко чмокают. В глубине таинственных пенат детской в хоре голосов выводит серенады и мой знакомый певец. Здравствуй, - говорю я ему мысленно. И снова улыбаюсь. Он продолжает петь, конечно не слыша меня.

Наша палата находится аккурат напротив детской, но почему-то детей приносят нашим мамашам в последнюю очередь, потому они всегда выходят в коридор к дверям и ждут. Румяная чистенькая медсестра, похожая на Снегурочку, старается навести порядок, взывая к здравому смыслу: Женщины, не загораживайте мне проход. Сейчас всех детей развезу, и вы получите своих. Соблюдайте очередь.

Все молча раздвигают ряды, в душе тая обиду на излишнюю строгость медсестры - Ведь нам так мало надо – вы только нам первым отдайте наших детей! Но она неумолима, она быстро перевоплощается из Снегурочки в самую неприступную Снежную Королеву. Ледяная Королева еще строже напоминает, что так не полагается, что есть порядок, идите в палату, а то я пожалуюсь главврачу!

Какой там! Стоят мамы вдоль стенки, как часовые. Сегодня и я стою с ними на священном посту. Не очень понимаю – зачем, но одной сидеть в палате, когда все на посту, мне кажется кощунственным. Вот вывезли очередную тележку с детьми. Пока медсестра-Снегурочка зачем-то вернулась в затихшие недра детской, я разглядываю фланелевые свертки, лежащие передо мной в этой тележке, похожей на плоскую коляску. Все свертки спят, и только один крутится с боку на бок. Он не спит. Туго спеленатый сиреневой пеленкой, он сгибается то влево, то вправо, потом остановится, и смотрит на меня из под съехавшей пеленки, насупившись. Он так гневно молча смотрит, что у меня возникает ощущение, будто я в чем-то перед ним виновата. Мы некоторое время смотрим друг другу в глаза, потом медсестра выходит и укатывает дальше по коридору тележку с моим молчаливым гневным собеседником в сиреневом «смокинге».

Вот, наконец, подошла наша очередь. Нам раздали наши сокровища. Мой лежит на кровати и спит. Это такой же сверток как и у всех. У него желтая пеленка в розовый цветочек. Он спит, почмокивая. А я разглядываю его. Но боюсь взять на руки. Жалко будить. Женщины смеются и говорят, что будить надо обязательно. – Как же! Ты же его не покормишь, и он останется голодным. Ты что! Буди!

Я стараюсь будить, осторожно взяв его на руки. Никак. Спит. Они говорят, что надо пощекотать по носу, он чихнет и проснется. Я щекочу уголком пеленки, он чихает и начинает плакать.

- Вот! Теперь корми, успей попасть ему в ротик, - подсказывает мне профессионалка с пятнадцатилетним стажем мамы трех детей. Я стараюсь, но ничего не выходит. Ребенок извивается, и я никак не могу с ним совладать. Удивляет неожиданная недюжинная сила, откуда-то взявшаяся в этом маленьком свертке. Он продолжает извиваться, так и не приняв мою грудь. Ни капли.

Время идет, скоро кормление закончится. Две женщины уже закончили, их дети мирно спят у них на кроватях, а я все никак не могу ничего добиться. Я в панике. Снова и снова пробую, а ребенок вконец извертелся. И тут он выпростал свою ручку из под пеленки, и с еще большим энтузиазмом стал из нее выпутываться, как будто он разрывает гидру. Женщина, стоящая рядом говорит: А давайте посмотрим, зажил ли у него пупочек? Ведь, если зажил, то нас тогда скоро выпишут. Ведь мы их родили всех в один день, значит в один день всех и будут выписывать!

Кто-то напоминает, что этого делать нельзя – запрещено разворачивать детей вне стерильной детской – можно внести инфекцию в пуповину. Мне тем более идея - развернуть ребенка, не нравится. Я вообще боюсь что-нибудь ему повредить. Но все тут же соглашаются, что да, надо развернуть. И, собравшись возле моей кровати, ждут результата нашей аферы.

Гуру Среди Мам умело разворачивает пеленку и восклицает: Еще немного! Один-два дня и нас выпишут! Смотрите – пупок почти зажил.

Другая спрашивает меня: Ну что муж доволен, что у вас девочка? Как назовете? А я отвечаю, что у нас мальчик. Она недоумевающе улыбается и кивает мне на ребенка – Где же это мальчик?? Это же девочка!

Я откинула пеленку ниже и вижу, что это и правда - девочка. Все на меня смотрят, как на ненормальную. В их глазах читается укор: «Как же ты не знаешь, кого родила?» А я ничего не могу понять. Кто-то догадывается посмотреть бирку на руке ребенка. Читаем, да – девочка. Маму зовут Камилла с мудреной фамилией, которую я тут же забываю.

Что делать? Я не знаю. Я в такой растерянности! Нет. Это сон! Так не бывает. Когда же я проснусь? Мама-Гуру запеленала ребенка, он молча лежит, будто размышляет вместе с нами, что же нам делать. Оказывается я не родила никого, а все мне приснилось, - мелькает в моем уставшем мозгу.

Да, что ты так расстроилась? – смеется одна из моих новых подруг, - так часто бывает! Просто перепутали, вот и все. Пошли, найдем медсестру или саму маму, и ты еще успеешь своего покормить. Если его еще не покормила эта Камилла, - весело и ободряюще подмигивает она мне.

Мы вышли с ней в тихий пустой коридор. Честно, если бы не эта милая моя помощница, моя Гуру, я бы не знала что делать и куда идти, так я была растеряна. Голова еще плохо соображала, я все никак не могла придти в себя после моего обморока в родовой. Мы пошли по палатам, осторожно открывая двери и тихо окликая: Камилла? Камил-ла?

В самой дальней палате, уже в конце коридора нам ответил мягкий голос: Я Камилла! Что такое?

- А мы к ва-аааам, - улыбаясь сказала моя Спасительница.

- Заходите, только я еще ребенка своего не покормила…

Мы вошли. Камилла, миловидная девушка склонилась над сиреневым тугим кульком, лежащим на кровати. Он не спал, а смотрел прямо на меня. Этот гневный взгляд я сразу узнала.

- Не спит и не ест, - пожаловалась на моего старого знакомца Камилла.

- Наверное потому что это мой сын, а не ваша дочь, - неожиданно для себя выдала я, улыбаясь.

- Как это? С чего вы взяли??

- А смотрите! – моя Гуру по Распознаванию Младенцев аккуратно достала ручку девочки, лежащей на моих руках. И показала бирку, – Это ваше имя?

- Да, конечно, это я - Камилла! – и она принялась заразительно смеяться, - так вот оно что! Не ест ваш у меня, и все. Я и так и эдак – он ни в какую…

Мы положили наших детей рядышком, они тут же молча уставились друг на друга. Мы развернули сиреневую пеленку. Да, мальчик. И на его руке бирка с моим именем.

- Надо же и ваша у меня не стала есть! – сказала я, и мне стало так легко и свободно на душе, будто я в тот миг решила мировую задачу по добыче энергии для всей планеты на тысячу лет вперед.

Все женщины в палате стали хохотать, и громко восклицать. Моему гневному, до этого молчаливому джентельмену, ох как это не понравилось! И он закатился плачем.

И что же это такое? Вот уж точно - сегодня день открытий! С первых нот громогласного плача, я поняла, что я знаю этот голос. Это же мой старый знакомый певец! Это ЕГО голос я слушала все это время - и утром, и днем, и вечером. Это ЕГО голос выделялся среди хора сотни требовательных детских голосов. И это с НИМ я мысленно разговаривала, когда все в палате кормили своих малышей, а я одна сидела у окна, разглядывая сквозь стекло облака, деревья, дорогу, и слушала его замысловатые песенные упражнения.

Мы быстро вернулись в палату, и я даже успела покормить вновь обретенного сына. И он ел, причмокивая, и он уже не был таким гневным, а смотрел на меня не мигая, будто силился что-то вспомнить. А потом мирно уснул. И так он поспал немного на моей подушке, удобно уместившись в самом ее центре, и улыбаясь во сне. А потом за детьми пришла та же медсестра, что и принесла их. Мы рассказывали ей, какая вышла история с переменой малышей, и наша румяная Снегурочка бледнела, бледнела, а глаза ее делались все больше, и больше. Она принялась было извиняться, но мы ее успокоили, мол – с кем не бывает?.. А она даже не посмела нам выговорить, что мы ТАК нарушили устав, развернув младенцев не в стерильной детской… А мы простили ей ее былую строгость и неприступность, в ее бытность, когда она еще была Снежной Королевой. Мы были выше всего этого, ведь нам скоро на выписку – точно через день или два!

А потом, вечером когда в детской снова поднялся гомон, я слушала родной голос своего певца - нового генерала моей жизни, и улыбалась.

* * *

Прошло 20 лет. Я пишу сейчас эти строки, а мой серьезный генерал сидит напротив меня с сотовым телефоном в руках и улыбается, читая смс-ки от своей девушки. Я смотрю на него и мне не верится, что это ОН умещался в центре моей подушки, и она еще была так ему велика...»